Разговор о семье моего отца и моей матери совершенно не входит в содержание нашего общего разговора с тобой, Майя. Потом – это как бы отдельный сюжет, который мне совершенно не хочется описывать. Но так или иначе, – там было много братьев. Дядя Яша уже был профессор с мировым именем1) – он еще не умер – на Западе, отец мой уже умер в 1947 году от рака,2) дядя Витя3) просто был еврейский гешефтмахер и заведующий мясокомбинатом, а вот дядя Сёма был нетривиальный человек.4)
В нём был нерв рода. В нем был, – как бы сказать, – когда я не могу выразиться просто, когда у меня нет времени найти простые слова, – я выражаюсь выспренно. Он был средоточием как бы родового начала в нашем якобсоновском роде. Я говорю о семье отца. Он был лихим нэпманом в нэпмановское время. Настолько лихим, что содержал конюшни и прочее. Он поступил в ЕКП – прошу не путать с Бундом – Еврейскую коммунистическую партию. Секция, Евсекция, – я не знаю. Он был типографским работником, он был знаком лично с Маяковским, рассказывал мне про него очень много интересного.
Он был добрый еврей. Маленький, коренастый, невероятно наполненный жизненными силами. Невероятно! Он был человек невероятной энергии. И при советской власти он жил очень хорошо. Во все годы. Даже когда его «раскулачили», так сказать, после нэпа. Он был блестящим служащим Института санитарного просвещения, что на Мясницкой, простите, – на улице Кирова. Ну, он вообще был такой человек, что всё умел и мог. И как-то получилось, что он ушел с работы. И его не брали на работу. Для него это было невероятное потрясение. Он был женат на русской женщине, – дворянке и генеральской дочери Ирине Николаевне Хоменко,5) был отчимом её дочери,6) Ирины же. Он был щедрый человек, из таких южных, полнокровных, как бы одесских евреев, хотя он из Витебска, как и мой отец. Который не экономил, а привык – зная свою силу, тратить деньги свободно.
И вдруг его выгнали с работы. И он плюнул на тех, кто выгнал – ха! Он был уверен, что устроится везде. У него был какой-то совершенно фантастически широкий круг знакомых. И вот его не берут, не берут, не берут, не берут никуда. И в общем, короче говоря, я знаю про это очень много.
В один прекрасный день он с неким Гальпериным,7) с евреем, недавно получившим Сталинскую премию как хозяйственник, – наверное, это был неплохой хозяйственник – их посадили обоих и обоим дали 25 лет, - у себя дома, в Брюсовском переулке, высказал мысль. Дядя Сёма был очень умен, но он был абсолютно неинтеллектуален, малограмотен и прочее, и прочее. И он сказал Гальперину, судя по доносу и судя по тому, что ему инкриминировали в КГБ, в МВД, в суде, что Сталин мстит нам, евреям, за Троцкого. Зная облик дяди Сёмы, я думаю, что Троцкий для него, в глубине его души, был героем. Национальным героем и коммунистическим.
А дядя Сема был широкий человек. Сосед по фамилии Адольф, учитель географии, донёс на него. Я хотел его убить, но не убил, потому что испугался, что меня посадят. Испугался! Никаких раскаяний, как у Раскольникова, у меня бы не было. Я мог бы придти и убить. Но я испугался. Испугался! Дядю Сёму посадили заодно с Гальпериным, обоим выдали по 25 лет. На следствии их не было. Ну, они же не идейные люди, они раскололись, они там клепали на всех, друг на друга, причём я думаю, что дядя Сёма вёл себя хуже Гальперина, видит Бог, судя по некоторым отголоскам. Потом их судили обычным судом, где была защита, где было обвинение.
Я пришёл на этот суд. Например, мой старший [двоюродный] брат Гришка8) – герой войны испугался, – у него было чуть ли не две или три Славы,9) а три Славы выше, чем Герой Советского Союза, это как четыре Георгиевских кавалера. Сталин же всё восстанавливал по имперским образцам, по великодержавным образцам. Гришка испугался, а я не испугался. Я пришел, мальчишка, на суд. Естественно, меня не пустили в зал суда. Но поскольку это происходило в Московском городском суде или в каком-то районном, то я ошивался в кулуарах суда. Его жена, Ирина Николаевна Хоменко - не испугалась, не предала мужа, падчерица тоже не предала, они не испугались. Они последние вещи, все продали,чтобы только найти адвоката-еврея, чтобы он защищал.10) Они не испугались советскую власть. Ну, они были взрослые. Я не испугался ее вообще. Потом, когда начался этот суд, я видел дядю Сёму, как его провели конвоиры вместе с Гальпериным. Он облысел во время следствия. У него были хорошие волосы с таким зачёсиком пижонским набок. Вообще-то он, по сути, был местечковый еврей. И он и тут сделал какой-то реверанс и как бы уступил место конвоирам. Они усмехнулись. Его ввели на суд эти парни едва ли не с трехлинейками, это была обычная винтовка со второй мировой войны со штыком. Шёл тяжёлый, как бизон, как бык, головой вперёд, Гальперин. Их увели на суд, а нас не пустили. Но там мы – я и его семья – мы все ждали решения суда. Потом вышел адвокат, сделал скорбное личико и сказал: «Ирина Николаевна, я сделал всё, что мог, но, увы – 25 лет». Обоим.
Гальперин выжил, дядя Сёма погиб. Погиб он, танцуя, на Воркуте. Без всяких метафор, в прямом смысле. Дядя Сема был очень лёгкий человек, он очень легко сходился с людьми. Вряд ли он был на общих работах. Не знаю, может быть и был. Но думаю, что при его сметке – не знаю, я ничего не знаю, я только знал, что из Москвы нельзя было посылать посылок, и поэтому я, в частности, думаю, что только я почему-то, – ездил, но это неважно! были бы может быть другие, но меня просили. Ирина Николаевна всегда посылала ему посылки – сухую колбасу и все. Куда-то за город, за какую-то черту. На почту я приходил и посылал посылки. Сделанные не мною, а семьей, Ириной Николаевной. И вот – это мы узнали потом, он был посмертно реабилитирован, он умер в 55 году.11) Был какой-то у зэков праздник. Он был посмертно реабилитирован «за отсутствием состава преступления». Дядя Сёма был вообще дамский угодник. И какой-то праздник, где придурки, думаю, что придурки, – не мог быть праздник общий, для работяг – пригласил даму, стал с ней танцевать, упал и умер от инфаркта. Вскоре после этого его реабилитировали «за отсутствием состава преступления».
Да, это уже было в ту пору когда уже давали и 25.12) Эта формула правильная, но она подходит к более раннему времени.13) Ему дали 25. Потом – он прямо про Сталина. Видишь ли в чем дело – он про Иосифа Виссарионовича. Да и кроме того, время было такое. 25 лет он получил. И умер. Так почему я говорю про дядю Сему? Что дядя Сема тоже фактор. Очень сильный фактор.
